Виски выплеснулось из стакана и залило мустангеру рубашку.
Была ли это случайность? Никто ни минуты не сомневался в противном. Сопровождаемое таким тостом, это движение могло быть только намеренным и заранее обдуманным.
Все ждали, что Морис сейчас же бросится на обидчика. Они были разочарованы и удивлены поведением мустангера. Некоторые даже думали, что он безмолвно снесет оскорбление.
– Если только он промолчит,– прошептал Генкок на ухо Слоумену,–то его стоит вытолкать в шею.
– Не беспокойтесь,– ответил пехотинец тоже шепотом.-Этого не будет. Я не люблю держать пари, как вам известно, но я ставлю свое месячное жалованье, что мустангер осадит его как следует. И ставлю еще столько же, что Кассий Колхаун не обрадуется такому противнику, хотя сейчас Джеральда как будто больше беспокоит рубашка, чем нанесенное ему оскорбление... Ну и чудак же он!
Пока они перешептывались, человек, который оказался в центре общего внимания, невозмутимо стоял у стойки.
Он поставил свой стакан, вынул из кармана шелковый носовой платок и стал вытирать вышитую грудь рубашки.
В его движениях было невозмутимое спокойствие, которое едва ли можно было принять за проявление трусости; и те, кто сомневался в нем, поняли, что они ошиблись. Они молча ждали продолжения.
Ждать пришлось недолго. Все происшедшее, включая перешептывания, длилось не больше двадцати секунд; после этого началось действие, вернее – раздались слова, которые были прологом.
– Я ирландец,– сказал мустангер, кладя платок в карман.
Ответ казался очень простым и немного запоздалым, но все поняли его значение. Если бы охотник за дикими лошадьми дернул Кассия Колхауна за нос, от этого не стало бы яснее, что вызов принят. Лаконичность только подчеркивала серьезность намерений оскорбленного.
– Вы? – презрительно спросил Колхаун, повернувшись к нему и подбоченившись.– Вы? – продолжал он, меряя мустангера взглядом. – Вы ирландец? Не может быть, я бы никогда этого не подумал. Я принял бы вас за мексиканца, судя по вашему костюму и вышивке на рубашке.
– И какое вам дело до моего костюма, мистер Колхаун! Но так как вы залили мою рубашку, то разрешите мне ответить тем же и смыть крахмал с вашей.
С этими словами мустангер взял свой стакан и, прежде чем отставной капитан успел отвернуться, выплеснул ему в лицо остатки недопитого виски, отчего Колхаун стал неистово кашлять и чихать, к удовольствию большинства присутствующих.
Но шепот одобрения тотчас же замер. Теперь было не до разговоров. Возгласы сменились гробовой тишиной. Все понимали, что дело приняло серьезный оборот. Ссора должна была кончиться дуэлью. Никакая сила не могла ее предотвратить.
Получив душ из виски, Колхаун схватился за револьвер и вынул его из кобуры. Но, прежде чем наброситься на своего противника, он задержался, чтобы вытереть глаза.
Мустангер уже вынул такое же оружие и теперь стоял, готовый ответить выстрелом на выстрел.
Самые робкие из завсегдатаев бара в панике бросились к дверям, толкая друг друга.
Некоторые остались в баре: одни – просто от растерянности, другие – потому, что были более хладнокровны и мужественны и сознавали, что во время бегства могут получить пулю в спину.
Опять наступила полная тишина, длившаяся несколько секунд. Это был тот промежуток, когда решение рассудка еще не претворилось в действие – в движение.
Может быть, при встрече других противников этот интервал был бы короче: два более непосредственных и менее опытных человека тут же спустили бы курки. Но не Колхаун и Джеральд. Они неоднократно были свидетелями уличных схваток и принимали в них участие, они знали, как опасно в таких случаях торопиться. Каждый решил стрелять только наверняка. Этим и объяснялось промедление.
Для тех же, кто был снаружи и даже не осмеливался заглянуть в дверь, эта задержка была почти мучительной.
Треск револьверных выстрелов, который они рассчитывали в любой момент услышать, разрядил бы напряжение. И они были почти разочарованы, когда вместо выстрела раздался громкий и властный голос майора, одного из тех немногих, кто остался в баре.
– Стойте! – скомандовал он тоном человека, который привык, чтобы ему повиновались, и, обнажив саблю, разделил ею противников.– Не стреляйте, я приказываю вам обоим! Опустите оружие, иначе, клянусь Богом, я отрублю руку первому, кто дотронется до курка! Остановитесь, говорю я вам!
– Почему? – закричал Колхаун, побагровев от гнева.-Почему, майор Рингвуд? После подобного оскорбления, да еще черт знает от кого...
– Вы зачинщик, капитан Колхаун.
– Ну так что же? Я не из тех, кто сносит оскорбления! Уйдите с дороги, майор! Эта ссора вас не касается, и вы не имеете права вмешиваться!
– Вот как? Ха-ха! Слоумен, Генкок, Кроссмен! Вы слышите? Я не имею права вмешиваться... Отставной капитан Кассий Колхаун, не забывайте, где вы находитесь. Не воображайте, что вы в штате Миссисипи, среди ваших «благородных южан», истязающих рабов. Здесь, сэр, военный форт. Здесь действуют военные законы, и вашему покорному слуге поручено командование этим фортом. Поэтому я приказываю вам положить ваш револьвер в кобуру, из которой вы его достали. И сию же секунду, иначе я отправлю вас на гауптвахту, как простого солдата!
– Неужели? – прошипел Колхаун.– В какую прекрасную страну вы собираетесь превратить Техас! Значит, человек, как бы он ни был оскорблен, не имеет права драться на дуэли без вашего на то разрешения, майор Рингвуд? Вот каковы здешние законы?